В предыдущей статье мы постарались показать
христианскую ипостась народного праздника Ивана
Купалы. Но этим не исчерпывается его содержание.
Оно намного шире и своими корнями намного старше
христианского начала праздника.
Его истоки — в язычестве. Непосредственным
предшественником Ивана Купалы являются два
практически незнакомых современному русскому
человеку языческих праздника, посвященных
Костроме и Яриле. И не потому только, что они
скрывались противниками язычества от
любознательных, а и в связи с тем, что о них
действительно сохранилось мало свидетельств, на
основании которых можно было бы представить их
значение и структуру. Причина этого кроется в
том, что христианство, заимствуя из язычества
многое, в то же время активно выступало против
него. На время совершения этих двух праздников
близко приходился Петров пост. А церковь строго
запрещала «развлекаться» во время постов, и
потому праздники Костромы и Ярилы отмечались
только на Всесвятской неделе перед постом. А
поскольку Всесвятская неделя (неделя Всех
святых) первая после Троицы, то отмечалась она в
разное время, из-за чего не было и строго
закрепленного места исполнения обрядов,
связанных с Костромой и Ярилой, в народном
календаре.
Кострома — персонаж хороводной игры, в то же
время это изготовленная кукла или девушка,
молодая женщина, изображавшая Кострому. По сути
своей Кострома очень напоминает Масленицу. В
фольклоре некоторые песни о Костроме легко
обнаруживают свое прямое сходство с
масленичными:
Кострома, Кострома!
Ты нарядная была,
Развеселая была,
Ты гулливая была…
Только если Масленица олицетворяла собой зиму, а
обряды, связанные с ней, совершались как проводы
зимы, то Кострома олицетворяет весну, а точнее —
уход весны. И как во время проводов Масленицы,
во время проводов Костромы если имели дело с
чучелом, то, устроив «похороны», разрывали,
разбрасывали части его по полю или бросали в
реку, что свидетельствует о магическом действии,
направленном на плодородие земли, на получение
богатого урожая. Если Кострому изображала
девушка или молодая женщина, тоже устраивали
«похороны», но, разумеется, чисто ритуальные.
Кострому в этом случае клали на носилки, несли
по селу, обносили вокруг церкви, затем шли в
поле, к реке, в лес. При этом пародировались
настоящие похороны: «оплакивали» умершую, «поп»
«кадил», держа вместо кадила в руке камень или
лапоть, т.е. все это напоминало новогодние
похороны покойника. Пели:
Костромушка расплясалась,
Костромушка разыгралась,
Вина с маком нализалась;
Вдруг Костромка повалилась:
Костромушка умерла,
Костромушка, Кострома!..
К Костроме стали сходиться,
Костромушку убирать
И во гроб полагать…
И как в новогодней игре в «покойника», так и в
случае с Костромой «покойник» оживает, Кострома
вскакивает и гоняется за участниками игры,
пытаясь поймать кого-либо… В результате —
могучий ритуальный смех, направленный на будущий
урожай, плодородие. За полудетской-полувзрослой
игрой скрываются очень древние корни; перед нами
— умирающее и воскресающее языческое существо.
Кострома воспринимается как дух растительности.
Самое название обрядового действия восходит к
слову «костра», в восточнославянских языках
обозначавшего «остатки культурных растений после
их обработки», «жесткие части растений (прутья,
ветви)», «непригодные для употребления растения
и их части». Этот материал (солома, сорняки,
прутья и пр.) как раз и использовался для
приготовления чучела Костромы.
Магически-производственная направленность
«похорон Костромы» сказывается и в том, что в
некоторых игровых песнях мифологическое божество
Кострома изображается как существо, умеющее
превращать растительное сырье в полотно, ткань.
Условно разыгрывалось целое представление, в
котором Кострома берет прядиво, заливает его,
мнет, трет, прядет, снует, навивает, ткет, мочит
и колотит холсты… В конце представления Кострома
заболевает, умирает, но затем оживает и танцует
со всеми.
Разумеется, в ХIХ–ХХ веках, когда производились
записи этих ритуальных игр, их исполнители
совсем не думали о таких древних истоках;
«похороны Костромы» превратились в детскую игру
или в молодежное развлечение.
Ярило или Иван Купала?
Такое же мифологическое прошлое у другого
языческого божества — Ярилы. Сведения о нем —
отрывочные, скудные, но, собранные воедино, дают
представление об одном из самых могущественных
русских богов. Конечно же, это божество
восточных славян, но практически только в
русских обрядах и мифологии мы имеем
свидетельства о нем.
Веселый, разгульный бог страсти и удали, писал о
Яриле А.Коринфский в начале ХХ века,
представляется народному воображению молодым
красавцем — красоты неописанной; в белой епанче
сидит он посадкой молодецкою на своем белом
коне; на русых кудрях у него — венок цветочный,
в левой руке — горсть ржаных колосьев; ноги у
Ярилы — босые. Разъезжает он по полям-нивам рожь
растить — народу православному на радость
веселую. Он представитель силы могучей, удали
богатырской, веселья молодецкого, страсти
молодой-разгарчивой. Взглянет Ярило на
встречного — тот без пива пьян, без хмелю
хмелён; встретится взором Яр-Хмель с
девицей-красавицей, — мигом ту в жар бросит: так
бы на шею кому и кинулась… А вокруг него, по
всему его пути, по дороге Ярилиной, цветы
зацветают: что ни шаг, что ни пядь — все
духовитей, все ярче — цветистее…
Это, конечно же, поэтическое восприятие Ярилы,
но по сути — очень верное. Перед нами —
Бог-Солнце! Вспомним, что праздник Ярилы
приходился на середину лета. И если Кострома —
олицетворение весны, то Ярила — олицетворение
животворящего лета. Еще в ХVIII веке святитель
Тихон Воронежский писал о своей пастве
буквально следующее: «Видно, что древний некакий
был идол, прозываемый именем Ярило, который в
сих странах (сторонах. — Ю.К.) за бога почитаем
был, пока еще не было христианского благочестия.
А иные праздник сей, как я от здешних старых
людей слышу, называют игрищем, которое издавна
началось и год от году умножается, так что люди
ожидают его как годового торжества. Но когда он
приспеет, то убираются празднующие в лучшие
платья. Начинается он в среду или в пяток по
сошествии Св. Духа и умножается через следующие
дни, а в понедельник первый поста сего (Петрова)
оканчивается».
Святитель Тихон не случайно сравнил ожидание
этого праздника как «годового торжества». В
течение календарного года было две поворотных
точки, определяющих развитие природы, обе
связаны с солнцем. Первая приходится на момент
«пробуждения» солнца от зимней спячки (наш
современный Новый год, Рождество), другая — на
середину лета. Солнце достигало наивысшей точки,
своего апогея, вся природа в расцвете. И если
можно сказать, что олицетворением пробудившегося
Бога-Солнца на Рождество была Коляда, то
олицетворением его в летнее время являлся Ярило.
Иван Купала — позднейшая подмена Ярилы. Название
праздника, идущее от нового, христианского,
начала не персонифицирует, не заменяет
Бога-Солнца. И нигде мы не увидим ни одной
зримой черты Иоанна Крестителя, Ивана Купалы —
ни в песнях, ни в обрядах. Но сохранились песни
(правда, их немного), в которых Ярило предстает
в облике языческого божества:
Волочился Ярило по всему свету,
Полю жито родил,
Людям детей плодил.
Где он ступит,
Там жито стеной,
Где он взглянет,
Там колос зацветает.
Не случайно современные исследователи В. Иванов
и В.Топоров сближают бога балтийских славян
Яровита с Ярилой. Яровит, по средневековым
источникам, отождествлялся, с одной стороны, — с
рим-ским Марсом. В то же время ему был посвящен
праздник плодородия. В одном из источников
приводится речь жреца Яровита, согласно которой
Яровит властвует над зеленью и плодами земли;
эти функции и имя Яровит, считают ученые,
позволяют сближать его с восточнославянским
Ярилой.
Уже в ХIХ веке от некогда всемогущего божества
Ярилы остались только слабые намеки,
воспоминания в топонимике: Ярилина гора, Ярилина
роща. Или другие названия: ярилки (так называли
весь праздник), Ярилин день… Устойчиво
словосочетание «Ярилина плешь». Ее хоронили.
Обрядовое действие связано с похоронами
божества: Ярилу, как и Масленицу, березку,
Кострому, погребали. В материалах И.М.
Снегирева, А.В. Терещенко (первая половина ХIХ
века) имеются сведения о том, что в городе
Костроме в петровское заговенье хоронили чучело
Ярилы с ярко выраженными мужскими атрибутами.
Вообще Ярило, как Бог-Солнце, являлся и богом
любви. «Он любовь очень одобрял», — так ответили
однажды девушки собирателю-этнографу на его
вопрос, кто же такой Ярило.
Тот же А. Коринфский замечательно показал, какое
значение придавала молодежь в это время любовным
заговорам. На Всесвятской (Ярилиной) неделе, по
суеверному представлению народа, особенно
неотразимую силу имели всевозможные любовные
заговоры — особенно на присуху… «На море на
(о)кияне, — рассказывается в одном из них, —
стояла гробница, в той гробнице лежала девица,
раба божия (имя рек). Встань, пробудись, в
цветное платье нарядись, бери кремень и огниво,
зажигай свое сердце ретиво по рабе божием (имя
рек) и дайся по нем в тоску и печаль». Заговоры
очень разнообразны. В другом от лица безнадежно
влюбленного произносится заклинание потрясающей
силы и красоты: «Встану я, раб божий, и выйду в
чистое поле. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен
Ветер. Встану я, поклонюсь им низешенько и скажу
так: «Гой еси, Огонь и Полымя! Не палите зеленых
лугов, а ты, буен Ветер, не раздувай Полымя, а
сослужите службу верную, великую. Выньте из меня
тоску тоскучую и сухоту плакучую, понесите ее
через боры — не потеряйте, через пороги — не
уроните, через море и реки — не утопите, а
вложите ее в рабу божию (имя рек): в белую
грудь, в ретивое сердце, и в легкие, и в печень,
чтоб она обо мне, рабе божием, тосковала и
горевала денно и ночно и полуночно, в сладких
ествах бы не заедала, в меду, пиве и вине не
запивала!»
Очевидно, к Ярилину празднику можно отнести
«игрища межю селами», о которых идет речь в
«Повести временных лет» и на которых радимичи,
вятичи, северяне и древляне «умыкаху жены собе».
Так что же — неужели столь великолепное
языческое празднество исчезло из быта народа, и
исчезло бесследно? Уже шла речь о том, что со
временем произошла подмена Ярилы именем Иоанна
Крестителя. В.К. Соколова, прекрасный знаток
восточно-славянской обрядности, писала: «Можно
почти с полной уверенностью поставить знак
равенства между Купалой и Ярилой. Купала —
название более позднее, появившееся у восточных
славян, когда праздник, как и у других
христианских народов, был приурочен ко дню
Иоанна Крестителя». Понятна осторожность
исследователя — «почти с полной уверенностью»,
но собранные свидетельства говорят о том, что
языческий бог Ярило сохранился под именем Иоанна
Крестителя, Ивана Купалы. В.К. Соколова сама же
сделала другой замечательный вывод. Там, где
праздник Иоанна Крестителя не привился
(напомним, что он отмечается 7 июля по нов.
ст.), сохранилось местами древнее его название —
Ярилин день. Это был праздник летнего солнца и
созревания плодов.
Мы имеем полное право видеть в обрядах,
справлявшихся на Ивана Купалу, обряды, пришедшие
к нам из дохристианского времени и справлявшиеся
в честь Бога-Солнца восточных славян — Ярилы.
На языческом игрище
Игумен Спасо-Елизарова монастыря Памфил в начале
ХVI века писал в Послании псковскому наместнику:
«И тогда во святую ту нощь (в ночь на Ивана
Купалу. — Ю.К.) мало не весь град взмятется и
возбесится. Стучат бубны, и глас сопелий, и
гудут струны; женам же и девам плескание и
плясание, и главам их накивание, ушам их
неприязнен клич и вопль, всескверненные песни;
бесовская угодия свершахуся, и хребтам их
вихляние, и ногам их скакание и топтание; ту же
есть мужем же и отрокам великое прельщение и
падение; но яко на женское и девическое шатание
блудно им возрение, тако же и женам мужатым
беззаконное осквернение, «девам растление»… В
том же ХVI веке составитель Густынской летописи,
давший краткое описание славянских языческих
богов и обрядов, охарактеризовав Купалу как бога
изобилия («яко же у еллин Церес»), писал: «Сему
Купалу-бесу еще и доныне по некоих странах
безумныи память совершают, наченше июня 23 дня в
навечерие Рождества Иоанна Предтечи даже до
жатвы и далей ситцевым образом: с вечера
собираются простая чадь обоего пола и соплетают
себе венцы из ядомого зелия или корения и,
препоясавшеся былием, возгнетают огнь; инде же
поставляют зеленую ветвь и, емшеся за руце
около, обращаются окрест оного огня, поюще свои
песни, преплетающе Купалом; потом через оный
огонь прескакуют».
В этих двух свидетельствах, если отвлечься от их
осуждающих интонаций в адрес «простой чади»,
содержится полное краткое описание языческого
праздника Ярилы — Ивана Купалы. В значительной
своей части обрядовые действия этого языческого
праздника напоминают аналогичные обряды,
совершавшиеся на Новый год, Рождество Христово.
Прежде всего в ночи зажигали костры. Их
очищающая сила — сила солнца, огня — велика.
Костры разжигали за селом, на высоком месте, на
росстани, на меже, то есть на особенном месте.
Огонь должен быть веселым, ярким, а потому
подбрасывали в него ветки посуше, бересту.
Вокруг костра плясали, перепрыгивали через
огонь. Кто выше прыгнет над костром, тем удачнее
для него предстоящий год. Считалось, что
ивановского огня боятся ведьмы, колдуны.
В некоторых местностях для защиты от мора,
падежа через купальские огни прогоняли домашний
скот; матери сжигали в кострах сорочки больных
детей, чтобы снять с детей болезни, хворь. Около
костров устраивались игры. Чаще всего играли в
горелки. Участники выстраивались парами друг за
другом, водящий ходил перед ними и выкрикивал
или пели все вместе:
Гори, гори, ясно,
Чтобы не погасло!
Глянь на небо —
Птички летят,
Колокольчики звенят:
Диги-дон, диги-дон,
Убегай скорее вон!
Ночью с высоких мест, с холмов спускали
обвязанные соломой старые колеса: зрелище было
впечатляющим.
Верили в то, что в этот день солнце «играет» при
восходе всеми цветами радуги, скачет,
погружается в воду и снова появляется.
В некоторых деревнях вместо «скакания» через
костер прыгали через крапиву (по аналогии: огонь
жжет, крапива тоже).
Много совершалось на Купалу обрядовых действий,
связанных с водой. Вода, как и солнечный огонь,
обладает магической очистительной силой в этот
день. Купались на заре, после плясания и игр
около костров. Пожалуй, только в некоторых
уездах Ярославской губернии существовал запрет
на такое купание. Считалось, что в этот день
водяной — именинник, и он терпеть не может тех,
кто беспокоит его в этот день, а потому топит
всякого неосторожного.
В северной и средней полосе России во многих
местностях в Иванов день устраивали бани. Верили
в особенную силу воды; большое значение
придавалось и веникам: это были новые веники,
накануне или в этот же день приготовленные.
Нередко они составлялись из веток разных
деревьев и кустарников.
После бани в пинежских деревнях гадали вениками:
забрасывали через себя веник в реку. Если он
потонет, то это сулило смерть. В Вологодской
губернии также бросали веники через головы или с
крыши бани. Если веник упадет вершиной к
погосту, то гадающий умрет, а если нет, то будет
жить. А костромские девушки считали, куда
вершиной упадет веник, туда и замуж выйдут.
На Ивана Купалу утром собирали росу, она
считалась особенно целебной. В Вологодской
губернии, отмечали этнографы, бабы ходили
«черпать росу». Для этого бралась чистая
скатерть и бурак (сосуд из бересты), и с этим
отправлялись на луг, где расстилали скатерть по
траве, волочили ее, а потом выжимали в бурак
собранную росу. Затем умывались этой росой,
чтобы на лице не было угрей, прыщей и вообще —
чтобы быть здоровым целый год. В Пензенской
губернии также собирали росу, но не только для
здоровья, а и для чистоты. Росой кропили кровати
и стены дома, чтобы не водились клопы и
тараканы. Существовало и другое средство
избавления от клопов и тараканов. Ждали прихода
священника; когда он, окропив святой водой избу,
собирался уходить, нужно было незаметно для него
и быстро вслед мести пол, приговаривая: « Куда
поп, туда и клоп». И успокаивали себя: «После
этого ни одного клопа не останется, все побегут
за ним в тот дом, в который он направляется».
В той же Вологодской губернии существовало
неписаное правило обязательно на Ивана Купалу
мыть на реке или у колодца «квашонки» — кадушки,
в которых замешивали тесто для ржаного хлеба.
Широко на Руси распространен был обычай обливать
водой каждого встречного. Но обливали только
старых и малых. Интересная форма этого обычая
зафиксирована в Орловской губернии. Деревенские
парни одевались в старое, грязное белье и
отправлялись с ведрами, кувшинами на речку,
какой-либо другой водоем, где наполняли сосуды
самою грязною, мутною водой, а то и просто
жидкой грязью, и шли по деревне, обливая
встречных этой грязью, разумеется, за
исключением стариков и детей. Но всего охотнее
обливали девушек: врывались даже в дома,
вытаскивали, выносили девушек на улицу силой и с
ног до головы окачивали их водой и грязью.
Конечно же, девушки не оставались в долгу.
Начиналась общая свалка, веселье, смех, крики.
Кончалось дело тем, что девки и парни, все
перепачканные, мокрые, бежали на речку и здесь,
выбрав укромное место, подальше от взрослых,
купались прямо в одежде. Так случалось в
середине ХIХ века.
Конечно же, все обрядовые действия с водой,
какими бы они ни казались шуточными, имели
серьезное магическое значение очищения и
придания здоровья человеку и животным.
Обрядовые действия на Ивана Купалу, как,
впрочем, и в другие великие народные праздники,
следуя друг за другом, выстраивались в ритуал.
Так, в Нерехтском уезде Костромской губернии в
ХIХ веке еще за день до праздника девушки
собирались вместе на беседе, толкли ячмень в
ступе и пели песни. Утром, накануне праздника,
готовили из этого ячменя обетную кашу, которую
съедали вечером, в ночь на Ивана Купалу, а затем
все вместе бежали на речку купаться, умывались
вечерней росой и шли жечь «купальские огни».
Иванов день приходился на время созревания трав,
растительности. Во многих местностях после Ивана
Купалы начинался сенокос. Недаром говорили:
«Иван Купала — хорошие травы», «Иванов день
пришел — траву собирать пошел».
Собирать травы, цветы тоже надо было умеючи.
Одни травы можно собирать в течение всего дня,
другие — только ночью, третьи — только по
утренней росе. Собирание трав сопровождалось
заклинаниями, заговорами. Обращались к земле:
«Земля, мати! Благослави меня травы брати, и
трава мне мати!» Шептали, собирая траву от
порчи: «Отец — небо, земля — мать! Благослови
твою плоду рвать; твоя плода ко всему пригодна:
от скорбей, от болезней и от всех недугов —
денных и полуденных, ночных и полуночных, от
колдуна и колдуницы, еретика и еретицы! Поди же
ты, колдун и колдуница, еретик и еретица, на
сине море! На синем море лежит бел-горюч камень:
кто ж этот камень сподвинет, кто океан-море
выпьет и кто в океане-море весь песок
пересчитает, тот может сделать колдовство и
художество над всяким рабом и над всякою рабою
всегда — ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Из ХVI—ХVII веков пришли к нам сообщения о
преследовании особо опасных собирателей трав.
Речь идет о ведьмах, колдунах, которые
стремились найти вредоносные травы. Ходят мужи и
жены-чаровницы по лугам и по болотам и в
пустыни, и в дубравы, сказано в одном из
документов, и ищут смертные травы на пагубу
человекам и скоту. И это все творят по наущению
дьявольскому с приговорами сатанинскими.
Пойманных накануне или в день Ивана Купалы
травников-ведунов пытали, били батогами, чтобы
другим было не повадно.
Собранные травы и цветы или клали под
купаль-скую росу, или окропляли ею. Верили, что
от этого целебная сила трав намного усиливалась.
Из цветов и трав завивали венки. Правда, уже в
ХIХ веке этот обычай более характерен был для
Троицы. Завивали венки из разных трав:
Иван-да-Марьи, лопуха, богородицкой травы, из
медвежьего уха… Гадали, как и на Троицу, любит
ли, не любит мил дружок, умрет ли, не умрет кто
из близких.
Каждая трава имела для человека свое значение.
Траву, похожую на горох без стручков, —
Петров-крест, называвшуюся так из-за корня в
виде креста, находящегося якобы на глубине двух
аршин, использовали против колдунов, от всей
нечистой силы. Собирали корень «плакун-травы»
для того, чтобы отгонять от себя злого духа;
носящий этот корень человек сам внушал к себе
страх. Любима была девушками «терлыч-трава»: ее
носили за пазухой и приговаривали: «Терлич,
терлич, хлопцев покличь!» С помощью
чернобыльника отвращали от дома, двора злые чары
ведьм и колдунов. Чернобыльник свивали в плети,
клали под купальскую росу и приговаривали:
«Мать-земля, отец-небо! Дайте рабам вашим от
этой травы здоровья!» «Пастушью сумку»
использовали как кровоостанавливающее средство;
для страдающих ревматизмом полезна, считалось,
жгучая крапива. Раны, ожоги лечили «заячьей
капустой», а на случай простуд, кашля сушили
мать-и-мачеху, душицу, багульник.
Знаковой травой Ивана Купалы является
папоротник. Известно, что папоротник не цветет,
но считали, что на Ивана Купалу ровно в полночь
он все-таки зацветает, только далеко не каждому
суждено это увидеть. По поверьям, около полуночи
из широких листьев папоротника внезапно
появляется почка, которая, поднимаясь все выше и
выше, то заколышется, то остановится, и вдруг
зашатается, перевернется и запрыгает. Ровно в
полночь созревшая почка разрывается с треском и
появляется ярко-огненный цветок, столь яркий,
что на него невозможно смотреть. Невидимая рука
срывает его, человеку же это сделать почти
никогда не удается. Во время цветения
папоротника раздаются ужасные голоса, появляется
нечистая сила, не желающая, чтобы этим редким
цветком завладел человек. Но цветок не только
редкий, он еще и волшебный. Тот, кто его имеет,
становится счастливым человеком, он может
сказочно разбогатеть, он может видеть под
землей, под водой все клады.
Но прежде чем сорвать цветок, смельчак должен
был каждое утро в течение семи дней стоять у
печи и сжечь по семь березовых поленьев. И надо
было помнить, что если пойдешь за цветком
папоротника с нечистыми помыслами, то одежда
может на тебе сгореть, волосы на голове огненный
серп снимет, а ноги в огненное пекло затянет.
Чтобы убедить легковерных, создавались былички о
цветке папоротника — удивительные,
захватывающие, поэтические. В слободе СагунахОстрогожского уезда Воронежской губернии
рассказывали, например, такую историю. Пастух
пас быков недалеко от леса и заснул. Проснувшись
уже ночью и увидя, что около него нет быков,
бросился бежать в лес искать их. Когда бежал,
нечаянно набежал на папоротник, который только
что расцвел. Пастух, не заметив этого, пробежал
по нему и нечаянно ногою сбил цветок, который
попал ему прямо в башмак. Он сразу же нашел
быков, а через несколько дней стал богатым и
начал предсказывать будущее. Между тем за эти
дни в башмак, в котором находился цветок, попала
земля, и пастух ее вытряхнул, а вместе с нею
незаметно вытряхнул сам цветок. И везение,
чудесные качества сразу же исчезли.
Существовала еще перелет-трава, с помощью
которой можно чудесным образом оказаться за
тридевять земель. А если сорвать в эту волшебную
ночь одолень-траву, то не страшны будут никакие
враги; с нею легко найдешь выход из любого
положения, даже когда заблудишься в лесных
дебрях.
Вымысел прямо-таки фантастический! Как и вера в
то, что только раз в году деревья могут
разговаривать между собой и даже передвигаться.
Но это может случиться только в ночь на Ивана
Купалу.
Как и на Новый год, во время купальской ночи,
верили, особую опасность представляет собой
всякая нечисть, особенно ведьмы, оборотни,
русалки, змеи. Опасались, например,
змеи-медянки: она получала на целые сутки зрение
и могла броситься на человека и пронзить его как
стрела. Ведьмы же именно в купальскую ночь
собираются на Лысой горе в Киеве решать свои
проблемы и поразвлечься. Ведьмы в эту ночь
портят растущие хлеба, отнимают у коров молоко
(коровы перестают доиться). Известна купаль-
ская песня-заклинание ведьм, разлучающих мужа и
жену, отбирающих у коров молоко, «заламывающих
заломы» в хлебах:
Вы катитесь, ведьмы,
За мхи, за болоты,
За гнилые колоды,
Где люди не бают,
Собаки не лают,
Куры не поют, —
Вам там и место!
Как и в другие великие народные праздники, и на
Ивана Купалу существовали запреты и приметы. В
некоторых местностях, например, запрещалось до
Иванова дня женщинам есть ягоды, иначе,
считалось, будут умирать дети. В ночь на Ивана
Купалу запрещалось спать: надо было бояться
нечистой силы.
Примечали: если сильна роса на Ивана Купалу — к
урожаю огурцов; если на Иванову ночь звездно — к
урожаю грибов, а если в этот день случится
гроза, то уродится мало орехов и все они будут
пустые. Верили в то, что «ивановские дожди лучше
золотой горы». Так говорили в тех местностях,
где дожди были редкостью. Там же, где лето
бывает дождливым, считали, что «до Иванова дня
дождь в засек» (то есть прибавится зерна в
закромах), а если после Иванова дня, то дождь из
засека. Шутливо говорили: «До Ивана просите,
детки, дождя у Бога, а после Ивана я и сам
упрошу». Говорили и так: «Когда сено гнило,
тогда в сусеке мило», то есть дождь портит
сенокос, но прибавляет зерна в сусеках. Учили:
«Пройти до солнышка два прокоса — ходить не
будешь босо» или «До солнышка пройди три
прокоса, ходить будешь в сапогах, а не босо».
Примечали в южных губерниях, что если «до Ивана
просо в ложку, то будет и в ложке». Пасечники
учили себя: «Корми меня до Ивана, сделаю из тебя
пана», — говорила пчела».
Таковы языческие основы праздника Ивана Купалы.
Многовековая история народной жизни показала
сложные взаимоотношения язычества и
христианства. С одной стороны, языческий бог
Ярила не выдержал «конкуренции» с авторитетом
Иоанна Крестителя, предтечи Иисуса Христа, и его
двух знаменитых апостолов Петра и Павла. С
другой — через века, теперь уже как память о
прошлом, до нас дошло древнее, языческое
мироощущение. И такая двойственность,
амбивалентность, была характерна не только для
русского, православного человека. Известно,
например, что на протяжении многих веков во
Франции Иванов костер зажигал сам король… У всех
европейских народов, считала В.К. Соколова,
основные элементы ивановского ритуала были одни
и те же, что свидетельствует о его весьма
древней основе. Повсюду праздник справлялся
ночью, обязательно жгли костры, пели и плясали
вокруг них, прыгали через них, купались или
обливались водой, плели венки и собирали травы…
